Театр – учреждение образовательное, а вовсе не забава состоятельных людей, как думают некоторые. Так, по крайней мере, утверждал журналист «Восточного обозрения» 120 лет назад в статье из номера газеты от 5 сентября 1897 года, посвящённой открытию в Иркутске нового театра, который сегодня носит имя Николая Павловича Охлопкова. Свои двери театр открыл чуть раньше, 30 августа того же года, но рассказ об этом растянулся на два номера издания. «Освещение и открытие иркутского театра состоялось в 1 час дня в присутствии главного начальника края, губернатора, городского головы, воспитанников и воспитанниц учебных заведений и многочисленной публики, – сообщало «Восточное обозрение». – Воспитанники и воспитанницы заняли первый ярус лож и места на балконе, а приглашённая публика разместилась в партере и ложах бенуара и бельэтажа. Галерея четвёртого яруса была полна народом».

 Труппа, как и сегодня, сделала ставку на отечественную классику. С той лишь разницей, что если осенью 2017 года Иркутский академический драматический театр имени Н. П. Охлопкова показывает мистификацию «Гоголь/Кафе», то в 1897 году дебютным спектаклем стал «Ревизор». Правда, журналисты эту деталь упустили: как и век с лишним спустя, в первую очередь интересным казался финансовый вопрос. Новое здание театра, построенное взамен сгоревшего деревянного здания, обошлось в 294 473 рубля 59 копеек. Газета уточняла, что львиную долю денег – более 198 тысяч рублей – составили пожертвования благотворителей.

«Услышим природных певцов»

Тем, кто пришёл к зданию драматического театра на очередную «Прогулку по старому Иркутску», подобные цифры не называют – события примерно вековой давности подаются как анекдот. Не в смысле коротенькой смешной истории, а как историческая зарисовка из жизни известных личностей прошлого. «Все авторы трудов по истории иркутского театра начинают и завершают свою работу с одинаково серьёзным выражением лица, – говорит вместо преамбулы журналист, историк и писатель Валентина Рекунова. – Да, это очень интересный и основательный взгляд из кабинета учёного или с университетской кафедры, но он, хоть и основополагающий, не исключает и другие ракурсы. История иркутской сцены настолько богата, что даёт замечательный материал для самых разных интерпретаций в самых разных жанрах». В театральной истории Иркутска хватало и морализаторства в лучших традициях «заведения учебного», и высоких страстей, и приземлённых дел. Всего того, что позволяло журналистам прошлого говорить о театре не столько в возвышенных тонах, сколько даже восхищаясь происходящим на сцене, в стилистике фельетона.

«Артист Антонелли, ведущий заглавную партию, безусловно, имеет прекрасный вокал, но очень уж слаб по драматической части, – язвил в 1906 году критик Рафаил Иванов, выпускник Петербургской консерватории. – Когда же на сцене появился Раннони с его деревянными жестами и открыл рот, по залу рассыпался откровенный смешок. Голос у певца достаточно сильный и приятный, но он словно бы пародирует кого-то и весьма неудачно. Он поёт точно носом и как будто даже одной ноздрёй». Столь нелестной оценки удостоились два тенора из итальянской оперной труппы под управлением Гонсалеса, выступавшей в Иркутске уже второй сезон. Местные рецензенты на всех приезжих артистов смотрели со скептическим прищуром. «Послушаем – увидим, какого качества в общем приехала к нам итальянская оперная труппа, но и a priori можно было иметь уверенность, что услышим природных певцов, для которых пение – их вторая стихия, – писал 9 августа 1905 года анонимный корреспондент «Восточного обозрения». – По первому спектаклю нельзя составить определённого мнения о качествах артистов, тем более, что им пришлось попасть почти прямо "с корабля на бал" – с поезда в театр».

 «Трубадур» Верди, которого итальянцы давали 7 августа 1905 года, имел успех. «Отличное впечатление» произвела госпожа Довани-Азучена, а драматическое сопрано Рубини, исполнявшая партию Элеоноры, «выказала красивый голос и толковую передачу». Трубадура в исполнении лирико-драматического тенора Деллефорначи рекомендовали как «опытного, с темпераментом артиста и певца». «Господин Диджулио – обладатель высокого баса, удовлетворительного по своим качествам, но артист не признаёт вовсе необходимости музыкальной обработки партии, – продолжал рецензент. – Пение его ровно – громогласно. К голосу господина Делькако (граф ди Луна) по первому спектаклю приходится отнестись скорее отрицательно: баритон его очень не велик и по силе, и по диапазону».

Зал, как и на «Риголетто» днём позднее, был полон. Но «Богема» Пуччини, которую можно было услышать 13 августа, «собрала очень незначительное количество публики». И отзывы на грани разгрома: мало того, что композитор, по признанию журналиста «Восточного обозрения», изначально «даёт почти сплошь музыкальную декламацию без ясно определённого мелодического рисунка», так ещё и «оркестр положительно мешал слушать», а хоры были «плохи, малы и нестройны». Похвалы удостоились разве что солистки, тогда как исполнителям мужских партий досталось: господин Антонелли не обладает поэтической внешностью – «не в укор артисту будь сказано», – а Диджулио, Делькако и Бадзани «совсем не смогли так рельефно выделить свои партии, как мы видели их в исполнении русских оперных артистов». Однако в целом певцов с родины бельканто восприняли благосклонно: с уст иркутских любителей театра не сходила фраза «Пойдём на итальянцев», а газетчики, за некоторым исключением, положительно оценивали их выступления.

«Приходит отнюдь не за высокими смыслами»

 «Хорошую прессу», как принято говорить сегодня, ценили и старались обеспечить и те, кто занимался искусством более приземлённым. Как антрепренёрша София Светлова, перед сезоном 1904 года набравшая труппу во главе со столичным режиссёром Улихом. Последний, обдумывая репертуар для летнего театра, предложил ограничиться фарсами, комедиями и пародиями на сюжеты, предельно понятные всем и каждому. Постановка «Сверхъестественный сын», которой 2 мая был открыт сезон, имела успех у публики, похвалил её и кто-то из критиков. В том же ключе иркутяне восприняли «Мамзель Турбилльон», «Душку Анатоля», «Двуличного мужа» и «Любовный маскарад». Но успех длился недолго: газетный рецензент заметил, что по Иркутску «распространяется пошлая бацилла ульхенции».

«Виновной во всём объявили антрепренёршу, – рассказывает Рекунова. – Но сама София Абрамовна полгала, что она находится на абсолютно верном пути. Когда гласные городской Думы, сдавая ей театр в Интендантском саду, заметили, что это – не провинция, а город с давней театральной культурой, София Абрамовна, немало не смутившись, ответила: «Да, я вижу ваш театральный Иркутск каждый вечер со сцены. Он занимает ровным счётом партер плюс ложи бенуара и бельэтажа. А есть ещё и галёрка, которая, поверьте мне, приходит в театр отнюдь не за высокими смыслами». Дореволюционная Россия кому-то видится идеалом, но публика тех времён по своим нравам не слишком отличалась от наших современников. Например, сообщали «Иркутские губернские ведомости», некий «неизвестный негодяй» 26 сентября 1905 года «позволил себе во время игры в "почту" допустить непозволительную скабрезность в письме к одной из дам». Летом компания молодчиков отпускала в адрес барышень, гулявших по Ланинской, комментарии подобного толка. А 29 мая 1904 года некий гражданин, «бывший под Бахусом», пристал к дамам у открытой сцены, где давали представление, «и сделал им гнусное предложение». Подобные выходки, надо сказать, были поводом не только для вздохов журналистов о временах и нравах, но и для обращения в полицию. Тем не менее, о ценностях простой иркутской публики тех времён они говорили немало.

Тактически правильный расчёт на галёрку оказался неверным с точки зрения стратегии: простоватые шутки на злобу дня быстро наскучили, так что уже в июле поток зрителей иссяк, а касса театра опустела. «Разговоры о неудаче, которая постигла Светлову, ещё перемалывались, а София Абрамовна уже отправилась в столицу набирать на зимний сезон новую драматическую труппу, – продолжает Валентина Михайловна. – С 20 сентября в витринах иркутских магазинов красовались фото артистов, и театралы с удивлением узнавали, что Светлова откроет сезон «Дядей Ваней», затем пойдут пьесы «Честь», «Таланты и поклонники», «Идиот». О сцене в Интендантском саду забыли по понятным причинам – новая труппа въехала в здание Общественного собрания на Амурской, где сегодня размещается театр юного зрителя имени Вампилова. Режиссёром был Корсиков-Андреев, декоратором – Коломийцев, ещё один петербургский гость.

«Завлекая в Иркутск столичных штучек, София Абрамовна не поскупилась на комплименты городу, – замечает ведущая «Прогулки…». – Она рассказывала, что, как только вы сойдёте с Большой, то увидите замечательную ажурную ограду, образчик деревянного зодчества, который есть вход не в купеческую усадьбу, а в Интендантский сад. Дальше вы увидите замечательный пруд, который так чист, что можно купаться. Здесь же к услугам господ артистов новенькое здание только что отстроенного театра, а рядом с ним – буфет, где шеф-повар просто превосходен». Реальность 1904-1905 годов несколько отличалась от подобной картинки: у городского сада появился другой арендатор, который не следил за ним так, как следовало бы. Через сломанную калитку в тыльной его стороне запросто забредали коровы, газеты писали то об ужасном состоянии прилегающих тротуаров, то о необходимости усилить освещение, поскольку в «укромных и открытых уголках» за пределами главной аллеи без малейшего страха орудовали «рыцари карманной индустрии». Увиденное, однако, не отпугнуло ни Корсикова-Андреева, отличавшегося мягким нравом, ни Коломийцева, быстро придумавшего свой идеальный образ Интендантского сада.

Кино и реклама как двигатель театра

 Но со спектаклями не заладилось. Для начала возник конфликт с режиссёром: Корсиков-Андреев был одержим идеей чистого искусства, ради которой готов был буквально истязать актёров на репетициях. Это не понравилось Светловой, занявшей место постановщика. Эффект не заставил себя ждать: «Иркутские губернские ведомости» в рецензии на «Идиота» подчёркивали, что спектакль местами шёл отнюдь не по Достоевскому. Корсикова-Андреева пришлось вернуть, так что «Свадьба Кречинского» прошла с успехом. Но с «Тёткой Чарлея» случился конфуз: суфлёр, который помогал блиставшему в женском платье Улиху, слишком громко произнёс какую-то фразу, и ответ артиста «Тише!» зал встретил улюлюканьем. «Публика сбежала из одного конца Большой на другой – в городской театр, на оперную антрепризу», – заключает Рекунова.

Внезапная смена репертуара не помогла. Положение не спасло и злободневное обозрение из жизни Иркутска, поставленное ближе к святкам. Киносеансы, устроенные с помощью «Биоскопа», принесли деньги только во время школьных каникул. В ход пошёл последний козырь – зная умение иркутян сочувствовать обездоленным, Светлова умело запустила слух о бедственном положении труппы. Горожане проголосовали ногами, до конца сезона не пропустив ни одного спектакля.

«После незабвенной Светловой с её блистательным, а потому всепобеждающим авантюризмом, иркутян трудно было чем-либо удивить, – констатирует Валентина Михайловна. – Но она оказалась типичной представительницей антрепризы начала XX века. И если София Абрамовна пронеслась по иркутскому театральному небосклону как метеор, то сменившая её Магдалина Викторовна Дальская оказалась настоящей кометой, явившейся вопреки всем расчётам астронома». Сам приезд антрепренёрши был обставлен по всем правилам сценического искусства: сойдя с поезда, та отправилась в фешенебельный «Гранд-отель», где уже был забронирован самый большой и дорогой первый номер. Как и местные купцы, Магдалина Викторовна использовала его как удобную площадку для заключения торговых сделок. Продавался занавес – идеальная рекламная площадь. Стоил товар дорого, но платили за него охотно.

Зрителей же, готовых эту рекламу воспринять, оказалось не так много: на «Чужих» Игнатия Потапенко, которыми решено было открыть сезон, раскупили только половину билетов. Тогда публику было решено удивить. Во время одного из спектаклей по боковым аллеям Интендантского сада прошествовали 15 солдат с винтовками. Артисты при их виде замерли, какая-то дородная дама в первом ряду вскочила и бросилась к выходу, увлекая за собой нескольких барышень. Военные же неловко перетаптывались за кулисами, спрашивая у режиссёра, когда же их выход. «Магдалина Викторовна поднялась не сцену и, внимательно посмотрев на перепуганную публику, вошла в образ строгой учительницы и тем тоном, каким бабушки говорят с детьми, пояснила: «Дорогие мои, мы играем пьесу, в которой много военных. Чтобы добиться максимального эффекта, мы не позволили, чтобы их роли достались профессиональным артистам, и решили заплатить солдатам Иркутского гарнизона. Боясь гнева драматурга, мы не могли допустить, чтобы наши солдаты пришли без ружей, но, поверьте мне, ни одно из них не заряжено», – продолжает ведущая «Прогулки…». – Занавес опустился и поднялся вновь, но мало кто следил за развитием действия. По рядам пополз шёпоток о демонстрации, будто бы назначенной на сегодня, и о войсках, якобы только ждущих сигнала к её подавлению. Сидевшую в зале антрепренёршу это огорчало, но не удивляло ничуть: город был набит войсками, и нижние чины оккупировали все аллеи Интендантского сада, не давая прохода барышням, после спектаклей штурмуя кулисы».

Часто военные, оказавшиеся в Иркутске из-за боевых действий против Японии на Дальнем Востоке, шокировали горожан своим поведением. Так, во время одного из спектаклей некий пьяный офицер выхватил револьвер и начал целиться в исполнительницу главной роли. Артист Ланин, не прекращая монолога, спустился со сцены, осторожно разоружил его и, приобняв, сопроводил до выхода. На улице актёр даже подпел военному, пожелавшему исполнить весёлые куплеты, и, тянув время до прихода коменданта, дал тому выстрелить в воздух. Однако местная пресса о его мужестве умолчала, опубликовав лишь разгромную рецензию на представление. Когда на смену проверенным пьесам пришло очередное театральное обозрение, кто-то из критиков и вовсе не поленился пройти за кулисы, чтобы высказать своё «фи».

Пытаясь спасти положение, Дальская объединилась с конкурентами – малоросской труппой, тоже выступавшей под открытым небом. Решено было дать «Вия». Чтобы привлечь публику, на афише нарисовали несколько летающих гробов. На деле изготовили только один, который перемещался с помощью конструкции из верёвок. Во время спектакля подобная «техника» только насмешила искушённых театралов. Рассмеялся и один из рабочих сцены, ослабив верёвку. Гроб упал, что зрители, вопреки ожиданиям, встретили овацией. «Публика получила удовольствие, а удовольствие публики дорогого стоит», – резюмирует Валентина Михайловна.

С буфетом и гейшами

 Купец Иосиф Гиллер, в 1906 году выкупивший здание отеля «Централь» на углу Большой и Амурской (ныне Карла Маркса и Ленина), пристроивший к нему два крыла, в одном из них открыл театр. Находившийся здесь же ресторан Иосиф Исаевич оборудовал по последнему слову кухонной техники, выписав вдобавок из Москвы шеф-повара Фове. Привлечь публику на первое представление, данное в 1907 году, он решил старым добрым способом: в «Иркутских губернских ведомостях» вышла заметка о гейшах из Киото, выписанных в Санкт-Петербург, но по дороге перехваченных за баснословные деньги. Билеты на их выступление продавали только мужчинам.

Те заполнили зал. Ожидания их, впрочем, были в значительной степени обмануты – ни игра на бивах – инструментах, напоминающих лютню или мандолину, – ни танцы с веерами, мечами и шарфами явно не относились к разряду удовольствий на грани запретного, доступных только мужчинам. Скорее навевали скуку. «Ужо сделаю я на этих японок пародию! », – громогласно объявил артист Эрнани, сидевший в третьем ряду. Но это было уже лишним: если первое выступление гейш принесло Гиллеру немалые деньги, то на второе было куплено всего два билета. Стремясь уменьшить убытки, купец без расчёта уволил администратора, ресторатора и половину официантов. Освободили от работы и господина Фове, посадив на поезд из Иркутска в Москву.

Подобных падений, равно как и взлётов, в истории местного театра начала XX века хватало. Бурная его жизнь с удачными и неудачными спектаклями продолжалась вплоть до Первой мировой войны. Летом 1914 года в Иркутск прибыла труппа во главе с артисткой императорских театров Кировой. Во время первого спектакля – постановки по Островскому – на город обрушилась сильная гроза, звуки которой решительно не давали расслышать, что происходило на сцене. Актриса нашла изящный выход из положения, заметив: «Обаяние драматурга неподвластно стихиям, не так ли? Я уверена, что и сегодня господин Островский сумел передать вам свой смех, свою грусть, своё отношение к героям».

Критик «Иркутских губернских ведомостей» эту мысль изложил, но не оформил как цитату. Тем не менее, рецензия была в целом положительной, особенно на фоне привычных негативных отзывов. «Цепкая Кирова сразу обратила внимание, что местная пресса абсолютно на всё смотрит искоса и с прищуром, – подытоживает ведущая «Прогулки по старому Иркутску». – Но даже самые ядовитые и самые острые анекдоты складывались на подкладке совершенно искренней любви к театру. Это тоже было особенностью нашей публики».